В период сближения России с Австрией, последовавшего после заключения Тешенского мира, нескрываемый «прусский настрой» великого князя Павла Петровича и Марии Федоровны много способствовал усилению отчужденности между Екатериной II и великокняжеским двором. Второй брак Павла быстро утратил для императрицы политическую ценность, более того, он даже угрожал отпугнуть нового потенциального союзника. Этот пример говорит о том, что в XVIII веке брачная политика не имела самостоятельного значения, если она не вела к объединению подвластных территорий, а стало быть, не изменяла соотношения сил[910]. Для Екатерины интересы России не определялись семейной политикой. В идеале последняя должна была ориентироваться на направляющие линии внешней политики, а ее эффективность – выражаться исключительно в воздействии на рост российского влияния в Европе. В случае успеха такая политика способствовала заключению желаемых союзов, помогала сохранить уже существующие, расширить клиентелу и выстроить новые сферы влияния, оживить дипломатическое взаимодействие, измерить и расширить имеющиеся пространства для собственной деятельности и ограничить таковые у других. В век европейского абсолютизма во внешней политике, вслед за военной, «главные действия» начали сводиться к «государственным действиям»[911]. Европейская «семья королей» продолжала существовать в династических связях и дипломатическом церемониале, однако все больше как идеология, скорее менявшая, чем скрывавшая властные интересы крупных монархий.
Именно в конфликте между инерцией, присущей силам вновь завязанных семейных структур, и динамичным интересом к перемене союзника снова прошел проверку талант Екатерины, который в критических ситуациях умел распознать шансы на политическое действие и перехватить инициативу. С помощью каждого из браков Павла императрица рассчитывала обеспечить стабильность союзу с Пруссией, и теперь она должна была признать, что на фоне внезапного поворота во внешнеполитической ориентации когда-то многообещающая в политическом смысле и пышно отпразднованная женитьба наследника на вюртембергской принцессе вдруг оказалась тактическим просчетом. Поскольку к 1780 году Мария Федоровна успела произвести на свет двоих сыновей, на которых императрица возлагала большие надежды, просто так дать обратный ход этому политическому промаху было невозможно. Однако ошибки брачной политики можно было исправить с помощью все той же брачной политики. Уже в 1780 году при встрече в Могилёве Екатерина и Иосиф II разработали ответный ход. Их план предусматривал заключение брака между эрцгерцогом Францем, сыном Леопольда Тосканского и вероятным габсбургским наследником императорского престола, и младшей сестрой Марии Федоровны, принцессой Елизаветой Вюртембергской. Как бы мимоходом мёмпельгардское семейство выдергивали из стабильных отношений с Пруссией. Однако прежде всего великие державы преследовали цель закрепить свой будущий союз, в котором роль связующего звена предназначалась не кому-нибудь, а великокняжеской чете, прямо выражавшей свои симпатии прусскому королю[912]. Императрицу беспокоила еще и мысль о том, что слишком тесная связь с Пруссией приведет к ограничению независимости российских интересов в настоящем и будущем. С другой стороны, трудно найти более красноречивое подтверждение упрочению авторитета российской императрицы в Европе в 1770-е годы: прибывший в белорусский губернский город Могилёв, до 1772 года принадлежавший Речи Посполитой, римский император с ликованием воспринимает перспективу брака мёмпельгардской принцессы с наследником престола – Габсбургом лишь только потому, что избранница – сестра супруги российского престолонаследника.
Подобно Фридриху II, в роли брачного посредника самовольно распоряжавшегося своей клиентелой в пределах империи, увлекшиеся брачными стратегиями Екатерина и Иосиф игнорировали не только интересы Павла Петровича и Марии Федоровны, но и родителей несовершеннолетних жениха и невесты. Им потребовалось немалое упорство, чтобы преодолеть стоявшие на пути этого предприятия препятствия. Несмотря на все обаяние, которым обладал император, петербургскую великокняжескую чету не сразу удалось склонить в пользу этой идеи[913]. В Австрии после смерти Марии Терезии 29 ноября (н. ст.) 1780 года основное сопротивление этому императорскому намерению оказывал брат Иосифа, великий герцог Тосканский Леопольд. Он разделял точку зрения своей матери и придворного общества Вены, не одобрявших союза Австрии с Россией. Однако, опасаясь открытого разрыва с Иосифом, он был вынужден уступить[914].
Не успев еще осознать масштаб сближения двух имперских держав, король Пруссии был напуган известием о попытке обойти его в деле устройства политических браков. С целью воспрепятствовать проекту – по его словам, «никоим образом несовместимому» с его интересами[915] – он пытался убедить родителей Елизаветы в том, что Францу не видать императорской короны, если Иосиф женится еще раз, и напоминал, что принцессе придется перейти в католичество[916]. Однако Екатерине удалось настоять на своем. Напрасным трудом оказались и посреднические усилия, которые по поручению короля предпринял служивший в прусской армии брат великой княгини и принцессы Елизаветы наследный принц Вюртембергский Фридрих Вильгельм Карл[917]. Произошедшая смена союзника поставила и самого принца в затруднительное положение: когда король убедился, что предотвратить брак Елизаветы с представителем дома Габсбургов невозможно, он начал вымещать свою досаду на Фридрихе, приходившемся ему внучатым племянником, в результате чего тот в декабре 1781 года вынужден был оставить прусскую службу. Отношения России и Пруссии к тому времени ухудшились до такой степени, что столь несчастливая отставка послужила Екатерине поводом принять вюртембергского принца на свою службу. В апреле 1782 года она назначила его губернатором русской Финляндии со столицей в Выборге в звании генерал-лейтенанта[918].
Успех своему брачному предприятию Екатерина и Иосиф обеспечили во второй половине 1781 года. Иосиф II лично прибыл в Этюп, чтобы просить руки Елизаветы для своего племянника, что свидетельствует о том значении, которое он придавал окончательной изоляции Пруссии от России, инструментом которой был намечавшийся союз[919]. Поскольку Франц был еще моложе, чем его невеста, со свадьбой можно было бы не спешить, однако Екатерине и Иосифу не терпелось закрепить дипломатическую победу над прусским королем, сделав ее достоянием публики, поэтому медлить с помолвкой было нельзя. Во время своего визита в Мёмпельгард император пригласил семейство принца Фридриха Евгения посетить Вену осенью, а еще в начале года он договорился с Екатериной об одновременном приезде в столицу империи великокняжеской четы, которой предстояла длительная поездка по Европе. Обсуждение маршрута, поскольку значительная часть путешествия приходилась на германские территории, вылилось в июне 1781 года в серьезные разногласия в Петербурге между Екатериной, с одной стороны, и Павлом Петровичем, его супругой и Никитой Паниным – с другой. Официальный глава внешней политики с момента первой женитьбы Павла и выдвижения в 1773–1774 годах Григория Александровича Потемкина вначале постепенно, а затем, после заключения Тешенского мира, все более и более стремительно утрачивал свое влияние на императрицу. Однако его упорная приверженность союзу с Фридрихом стала тяготить императрицу всерьез, когда она заметила, что сближение с Австрией затрудняется, помимо всего прочего, из-за его чрезмерной откровенности в отношениях с прусским посланником. В 1780–1781 годах одну за другой у него стали отбирать сферы ответственности. В бессильной ярости он узнал, что в Коллегии иностранных дел появились новые сотрудники, а прежние, наделенные новыми обязанностями, в том числе и бывший секретарь Екатерины Александр Андреевич Безбородко, составляют русский вариант договора о союзе с Австрией, заново формулируя интересы России не только на Черном море, но и в Германии и в Европе в целом. Надежды Панина на возможность превратить Берлин в главную цель поездки его воспитанника и как следствие – на оживление русско-прусского альянса и укрепление его собственных позиций в июне 1781 года разбились о ту настойчивость, с которой Екатерина действовала во внешней политике, делая ставку на территориальную экспансию в ущерб Османской империи. Настаивая на своем, он лишь ускорил свой окончательный крах[920].
Великие князь и княгиня Павел Петрович и Мария Федоровна инкогнито, под единым именем Comte du Nord отправились в четырнадцатимесячное путешествие через западные провинции России, провели несколько дней в Киеве, а затем двинулись дальше, причем преимущественно по габсбургской Европе. Их поездка проходила под строгим контролем преданных Екатерине сопровождающих лиц и русских дипломатов, по отношению к которым любезность Иосифа не знала границ[921]. Целых шесть недель они гостили в Вене, радуясь свиданию с родителями великой княгини, знакомясь с императорским двором, посещая окрестные замки, представления придворного театра, императорскую библиотеку, фарфоровый завод, балы и армейские маневры. Они присутствовали на богослужениях в привилегированных православных церквях, но побывали на праздничной католической мессе в придворной церкви и на заседании масонской ложи. Вполне вероятно, что масоны постарались воспользоваться поездкой Павла Петровича по Европе, чтобы привлечь его в свою организацию в качестве главного участника, а заодно и отделиться от шведской ложи. Лишь немногие доверенные лица свиты великого князя из панинской клиентелы – Александр Борисович Куракин и Сергей Иванович Плещеев – были масонами. Однако в то же самое время – зимой 1781–1782 года – по поручению московских масонов шли переговоры о превращении российской ложи в самостоятельную провинцию: университетский профессор Иоганн Георг Шварц во время своей поездки по Германии встречался с гроссмейстером герцогом Фердинандом Брауншвейгским и принцем Карлом Гессен-Кассельским. Решение об этом было принято в 1782 году Вильгельмсбадским конвентом, созванным по инициативе Виллермоза. Кроме того, в Берлине он договаривался с «конкурентами» – розенкрейцерами Иоганном Христианом фон Вёльнером и Иоганном Христианом Антоном фон Теденом о создании в России филиала их тайного союза. В обеих организациях Павлу была приготовлена степень провинциального гроссмейстера. Масонством престолонаследник начал интересоваться еще в юности: так, в августе 1782 года, находясь во Франкфурте опять же во время Вильгельмсбадского конвента, он воспользовался возможностью побеседовать с принцем Карлом Гессенским «о высших материях». Именно свидетельство принца никак не удается опровергнуть современной науке: он сообщал, что «нашел великого князя благочестивым, разумным, верным приверженцем его религии, стремящимся к постижению высшей мудрости и предполагающим таковую в масонстве, хотя сам он и не является масоном. Человек он замечательный, и я полагаю, что в свое время он наверняка станет истинным учеником мудрости». Российские тайные общества и впоследствии продолжали рассчитывать на Павла, однако он, по всей видимости, не поддавался давлению, в особенности тому, которое исходило от весьма значимых с культурно-политической точки зрения московских розенкрейцеров из окружения Николая Новикова вплоть до ареста последнего в 1792 году[922].
